Неточные совпадения
Глядишь, и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла и будто
голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому
миру.
— Здравствуй,
мир честно́й, во́ веки веков! Ну, вот, Олеша,
голуба́ душа, и зажили мы тихо-о! Слава те, царица небесная, уж так-то ли хорошо стало всё!
Сколько покоя, сколько
мира чувствовалось под этим открытым
голубым небом, того
мира, которого недостает бессильному, слабому человеку, придавленному к земле своей бесконечной злобой.
Четырехугольник, и в нем веснушчатое лицо и висок с географической картой
голубых жилок — скрылись за углом, навеки. Мы идем — одно миллионноголовое тело, и в каждом из нас — та смиренная радость, какою, вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты. В древнем
мире — это понимали христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники: смирение — добродетель, а гордыня — порок, и что «МЫ» — от Бога, а «Я» — от диавола.
Все это было совсем близко от меня, мне видны были мельчайшие детали, и очень ясно запомнилась тонкая, длинная шея и на виске — путаный переплет
голубых жилок, как реки на географической карте маленького неведомого
мира, и этот неведомый
мир — видимо, юноша.
Иду я по улице и поневоле заглядываю в окна. Там целые выводки милых птенцов, думаю я, там любящая подруга жизни, там чадолюбивый отец, там так тепло и уютно… а я! Я один как перст в целом
мире; нет у меня ни жены, ни детей, нет ни кола ни двора, некому ни приютить, ни
приголубить меня, некому сказать мне «папасецка», некому назвать меня «брюханчиком»; в квартире моей холодно и неприветно. Гриша вечно сапоги чистит [47] или папиросы набивает… Господи, как скучно!
Приветствую тебя, обитатель
Нездешнего
мира!
Тебя, которую послал создатель,
Поет моя лира.
Слети к нам с высот
голубого эфира,
Тебя ждет здесь восторг добродушный;
Прикоснись веществам сего пира,
Оставь на время
мир воздушный.
Вербный купидон делал мне сюрприз, которого я действительно ни за что не ожидал: он висел на широкой
голубой ленте, а в объятиях нес для
мира печали и слез… розгу.
Душа превращается как будто тогда в глубокое, невозмутимо тихое, прозрачное озеро, отчетливо отражающее в себе
голубое небо, над ним раскинувшееся, и весь
мир, его окружающий.
— Gloria, madonna, gloria! [Слава, мадонна, слава! (Итал.).] — тысячью грудей грянула черная толпа, и —
мир изменился: всюду в окнах вспыхнули огни, в воздухе простерлись руки с факелами в них, всюду летели золотые искры, горело зеленое, красное, фиолетовое, плавали
голуби над головами людей, все лица смотрели вверх, радостно крича...
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный
мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и
голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Ни одно рыдание, ни одно слово
мира и любви не усладило отлета души твоей, резвой, чистой, как радужный мотылек, невинной, как первый вздох младенца… грозные лица окружали твое сырое смертное ложе, проклятие было твоим надгробным словом!.. какая будущность! какое прошедшее! и всё в один миг разлетелось; так иногда вечером облака дымные, багряные, лиловые гурьбой собираются на западе, свиваются в столпы огненные, сплетаются в фантастические хороводы, и замок с башнями и зубцами, чудный, как мечта поэта, растет на
голубом пространстве… но дунул северный ветер… и разлетелись облака, и упадают росою на бесчувственную землю!..
Внизу сгустился мрак, и черные тени залегли по глубоким лугам; горы и лес слились в темные сплошные массы; а вверху, в
голубом небе, как алмазная пыль, фосфорическим светом горят неисчислимые
миры.
Помнится, где-то у Шекспира говорится о «белом
голубе в стае черных воронов»; подобное впечатление произвела на меня вошедшая девушка: между окружавшим ее
миром и ею было слишком мало общего; казалось, она сама втайне недоумевала и дивилась, каким образом она попала сюда.
Когда мы говорили, голоса наши звучали и останавливались над нами в неподвижном воздухе, как будто мы одни только и были посреди всего
мира и одни год этим
голубым сводом, на котором, вспыхивая и дрожа, играло нежаркое солнце.
Но родина и вольность, будто сон,
В тумане дальнем скрылись невозвратно…
В цепях железных пробудился он.
Для дикаря всё стало непонятно —
Блестящих городов и шум и звон.
Так облачко, оторвано грозою,
Бродя одно под твердью
голубою,
Куда пристать не знает; для него
Всё чуждо — солнце,
мир и шум его;
Ему обидно общее веселье, —
Оно, нахмурясь, прячется в ущелье.
Цветы у нас стояли в разных залах:
Желтофиолей много золотых
И много гиацинтов, синих, алых,
И палевых, и бледно-голубых;
И я,
миров искатель небывалых,
Любил вникать в благоуханье их,
И в каждом запах индивидуальный
Мне музыкой как будто веял дальнoй.
— Лопатный квадрат, оклад, а из оклада бессовестно-честные
голубые глаза. Да. И когда я от него же узнала, что есть такие, которых зарывают шпагой, такие, которые зарывают шпагой — “А меня лопатой — ну нет!”… И какой в этом восхитительный, всего старого
мира — вызов, всего того века — формула: “Зарыта шпагой — не лопатой — Манон Леско!”. Ведь все ради этой строки написано?
Карета въехала во двор и остановилась у подъезда. Мы вышли из нее. Дождь уже прошел. Громовая туча, сверкая молниями и издавая сердитый ропот, спешила на северо-восток, всё более и более открывая
голубое, звездное небо. Казалось, тяжело вооруженная сила, произведя опустошения и взявши страшную дань, стремилась к новым победам… Отставшие тучки гнались за ней и спешили, словно боялись не догнать… Природа получала обратно свой
мир…
Кого жалеть? Ведь каждый в
мире странник —
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит коноплянник
С широким месяцем над
голубым прудом.
Рай в природе сохранился в ее красоте, в солнечном свете, в мерцающих в ясную ночь звездах, в
голубом небе, в незапятнанных вершинах снеговых гор, в морях и реках, в лесу и хлебном поле, в драгоценных камнях и цветах и в красоте и убранстве
мира животного.
Солнышко грело, птицы весело чирикали, небо
голубело праздничное, радостное, красивое такое. Проснулась
Мира, с веселым, радостным сердцем проснулась.
Замелькали опять перед ними огни фонарей, и пронеслись мимо дома Тверской-Ямской, и отступили от них, как будто в страхе, мифологические гиганты, безмолвные стражи новых триумфальных ворот. Вот они миновали Петровский парк, Разумовское. Снежное поле, и над ними по
голубому небесному раздолью плывет полный, назревший месяц. Широко, привольно, словно они одни в
мире, дышится так легко.
Длинные белокурые волосы, светло-голубые глаза, с тем поэтическим таинственным, не от
мира сего выражением, придавали ей вид неземного существа.
Перед ним и теперь восстал в ярких, живых красках образ красавицы-девушки, сестры Стоцкого Татьяны Анатольевны. Похожая на брата, но еще более женственная, полувоздушная, грациозная, она казалась каким-то неземным существом, чем-то «не от
мира сего», хотя опытный физиогномист по складочкам у ее розовых губок и стальному подчас блеску ее чудных
голубых глаз далеко не признал бы ее чуждой всего земного.
Он, например, не чувствовал красот природы, но любил только ночь и грозовые эффекты, а в
мире животных любил только
голубя и лошадей.
Но вот посмотришь еще — и вдруг все отделилось, каждая веточка плавает в море
голубого воздуха, и среди белых, толстых, пушистых ветвей одного дерева воздуха так много, как во всем
мире.
Новый жилец этого
мира был мальчик, и притом без всякого зверовидного уродства, как хотелось всем добрым людям; а, напротив, необыкновенно чистенький и красивый, с черною головкою и большими
голубыми глазками.